Гийом де Рубрук

Гийом де Рубрук (1215-1295) - фламандский монах-францисканец, совершивший в 1253-1254 годах по поручению французского короля Людовика IX путешествие к монголам. Автор книги «Путешествие в Монгольскую империю», признанной одним из ценных исторических документов и литературным памятником своего времени.

«Моалы или Татары принадлежат к их сектам в том отношении, что они веруют только в единого Бога, однако они делают из войлока изображения своих умерших, одевают их драгоценнейшими тканями и кладут на одну повозку или на две.» ([4], с. 129-130).

«Настал праздничный день, монах меня не позвал; а в шестом часу меня позвали ко двору, и я увидел, что монах со священниками возвращался от двора со своим крестом, а священники с кадилами и евангелием. Именно в этот день Мангу-хан устроил пиршество, и у него существует такой обычай, что в те дни, которые его прорицатели называют ему праздничными, или какие-нибудь священники-несториане – священными, он устраивает при дворе торжественное собрание, и в такие дни прежде всего приходят в своем облачении христианские священники, молятся за него и благословляют его чашу. Когда уходят они, являются Саррацинские священники и поступают так же. После них приходят жрецы идолов, поступая так же. И монах говорил мне, что хан верит одним только христианам, но хочет, чтобы все молились за него. Но он лгал, потому что, как вы впоследствии узнаете, хан не верит никому, хотя все следуют за его двором, как мухи за медом, и он всем дарит, все считают себя его любимцами и все предвещают ему благополучие.» ([4], с. 145-146).

«На следующий день он прислал ко мне своих секретарей с таким поручением: "Господин наш посылает нас к вам с такими словами: вы здесь христиане, Саррацины и Туины. И каждый из вас говорит, что его закон лучше, и его письмена, то есть книги, правдивее. Поэтому хан желал бы, чтобы вы все собрались воедино и устроили сравнение (закона); пусть каждый напишет свое учение (dicta) так, чтобы хан мог узнать истину". Тогда я сказал: "Благословен Бог, который вложил это в сердце хана. Но Писание наше сказало, что рабу Господню не подобает ссориться, а следует быть кротким ко всем; поэтому я готов без спора и борьбы отдать отчет в вере и надежде христианской пред всяким того требующим". Они записали эти слова и доложили ему. Затем было объявлено несторианам, а равно и Саррацинам и таким же образом Туинам, чтобы они позаботились о себе и написали то, что захотят сказать.» ([4], с. 169).

«Настал канун Пятидесятницы. Несториане написали хронику от сотворения мира до Страстей Христовых и, совершенно миновав Страсти, коснулись Вознесения, Воскресения мертвых и пришествия на Суд; в этой записи было кое-что подлежащее возражению, что я им и указал. Мы же просто написали символ, поющийся в обедню: "Верую во единого Бога". Затем я просил у них, как они хотят поступать дальше. Они сказали, что сначала хотят вести рассуждение с Саррацинами. Я сказал им, чтo это нехорошо, так как Саррацины согласуются с нами в том, что признают единого Бога: "Поэтому вы имеете в них помощников против Туинов". И они согласились с этим.» ([4], с. 170).

«Итак, в канун Пятидесятницы мы собрались в нашей часовне, и Мангу-хан прислал трех секретарей, чтобы быть третейскими судьями: одного христианина, одного Саррацина и одного Туина; и было заявлено: "Приказ Мангу следующий, и никто да не дерзает говорить, что этот приказ разнится от приказа Божия. Он приказывает, чтобы никто под угрозой смертной казни не смел говорить едких или оскорбительных для другого слов и чтобы никто не устраивал смуты, могущей помешать этому делу". Тогда все смолкли. И там было большое количество народа, ибо каждая сторона призвала мудрейших из своего племени, и, кроме того, стеклось много других.» ([4], с. 171).

«По окончании этого несториане, так же как и Саррацины, громко запели, а Туины молчали, и после того все обильно выпили.» ([4], с. 173).

Теперь процитируем важный для восприятия классического тангризма разговор с Великим ханом и интересные наблюдения путешественника:

«Затем он начал исповедовать мне свою веру: "Мы, Монголы, – сказал он, – верим, что существует только единый Бог, которым мы живем и которым умрем, и мы имеем к Нему открытое прямое сердце". Тогда я сказал: "Он сам воздаст за это, так как без Его дара этого не может быть". Он спросил, что я сказал; толмач сказал ему; тогда он прибавил: "Но как Бог дал руке различные пальцы, так Он дал людям различные пути.» ([4], с. 173-174).

«Итак, прорицатели, как признал сам хан, являются их жрецами, и все, что они предписывают делать, совершается без замедления. Я опишу вам их обязанности, насколько я мог узнать про это от мастера Гийома и от других лиц, сообщавших мне правдоподобное. Прорицателей много, и у них всегда имеется глава, как бы папа (pontifex), всегда располагающий свое жилище вблизи главного дома Мангу-хана, перед ним, на расстоянии полета камня. Под охраной этого жреца, как я упомянул выше, находятся повозки, везущие их идолов. Другие прорицатели живут сзади двора, в местах им назначенных; к ним стекаются из различных стран мира люди, верующие в их искусство. Некоторые из них, и в особенности первенствующий, знают нечто из астрономии и предсказывают им затмение солнца и луны. И, когда это должно случиться, весь народ приготовляет им пищу, так что им не должно выходить за двери своего дома. И когда происходит затмение, они бьют в барабаны и другие инструменты, производя великий шум и крик. По окончании же затмения они предаются попойкам и пиршествам, обнаруживая великую радость. Они указывают наперед дни счастливые и несчастные для производства всех дел; отсюда Татары никогда не собирают войска и не начинают войны без их решительного слова; они (Татары) давно вернулись бы в Венгрию, но прорицатели не позволяют этого. Они переправляют между огнями все, посылаемое ко двору, и имеют от этого надлежащую долю. Они очищают также всякую утварь усопших, проводя ее через огонь. А именно, когда кто-нибудь умирает, все, принадлежавшее ему, отделяется и не смешивается с другими вещами двора, пока все не будет очищено огнем. Так, видел я, поступили с двором той госпожи, которая скончалась, пока мы были там. Отсюда брату Андрею и его товарищам надлежало пройти огнями по двум причинам: во-первых, они несли подарки, во-вторых, эти подарки были назначены лицу уже умершему, а именно Кен-хану. От меня ничего подобного не требовали, так как я ничего не принес. Если какое-нибудь животное, или что-нибудь другое упадет на землю, пока они проводят это таким образом между огней, то это принадлежит им. Также в девятый день мая месяца они собирают всех белых кобылиц стада и освящают их. Туда надлежит собраться также и христианским священникам с их кадилом. Затем они выливают новый кумыс на землю и устраивают в тот день большой праздник, так как считают, что они пьют тогда впервые новый кумыс, как у нас поступают в некоторых местностях с вином в праздник св. Варфоломея или св. Сикста и с плодами в праздник св. Иакова или св. Христофора.» ([4], с. 175-176).

«Содержание ее, насколько я мог понять его через толмача, я записал. Оно таково:

"Существует заповедь вечного Бога: на небе есть один только вечный Бог, над землею есть только единый владыка Чингис-хан, сын Божий... Вот слово, которое вам сказано от всех нас, которые являемся Монголами, Найманами, Меркитами, Мусульманами; повсюду, где уши могут слышать, повсюду, где конь может идти, прикажите там слышать или понимать его; с тех пор, как они услышат мою заповедь и поймут ее, но не захотят верить и захотят вести войско против нас, вы услышите и увидите, что они будут не видящими, имея очи; и когда они пожелают что-нибудь держать, будут без рук; и когда они пожелают идти, они будут без ног; это – вечная заповедь Божия. Во имя вечной силы Божией, во имя великого народа Моалов, это да будет заповедью Мангу-хана для государя Франков, короля Людовика, и для всех других государей и священников, и для великого народа Франков, чтобы они поняли наши слова. И заповедь вечного Бога, данная Чингис-хану, ни от Чингис-хана, ни от других после него не доходила до вас... И когда вы услышите и уверуете, то, если хотите нас послушаться, отправьте к нам ваших послов; и таким образом мы удостоверимся, пожелаете ли вы иметь с нами мир или войну. Когда силою вечного Бога весь мир от восхода солнца и до захода объединится в радости и в мире, тогда ясно будет, что мы хотим сделать; когда же вы выслушаете и поймете заповедь вечного Бога, но не пожелаете внять ему и поверить, говоря: "Земля наша далеко, горы наши крепки, море наше велико", и в уповании на это устроите поход против нас, то вечный Бог, тот, который сделал, что трудное стало легким и что далекое стало близким, ведает, что мы знаем и можем".» ([4], с. 179-181).

Guillaume de Rubrouck

Guillaume de Rubrouck (1215-1295) est un franciscain, qui se rend en Mongolie en 1253-1254, pour évangéliser les nomades. Voyage dans l’Empire Mongol est le titre du rapport de mission établi par Guillaume pour le roi Louis IX. Ce rapport est considéré comme une source essentielle et une grande œuvre littéraire.

« Ils ne croient qu’un Dieu seul, et toutefois ils font des images de feutre de leurs morts, les vêtent de riches habillements et les mettent sur un ou deux chariots§ » ([4], p. 129-130).

« Le jour de la fête étant venu, le moine ne m’appela point, mais on m’envoya querir de la cour dès six heures du matin, et je le trouvai qui en revenait avec ses prêtres, l’encensoir et le livre des évangiles. Ce jour-là, Mangu fit un festin, suivant la coutume qui est qu’à tels jours de fête, selon que ses devins ou les prêtres nestoriens le lui ordonnent, il fait un banquet, et quelquefois les prêtres chrétiens s’y trouvent. A ces fêtes-là ils y viennent les premiers avec leurs orne­ments, priant pour le Khan, bénissant sa coupe. Après qu’ils s’en sont allés, les prêtres sarrasins viennent, qui font de même, puis les prêtres idolâtres ; ces derniers en font autant. Le moine me donnait à entendre que le Khan croyait aux chrétiens seulement ; que néan­moins il veut que tous prient pour lui ; mais tout cela n’était que mensonge : il ne croit à personne de tous ceux-là, comme Votre Majesté pourra le reconnaître. Toutefois, tant les uns que les autres suivent sa cour, comme les mouches à miel vont aux fleurs : car il donne à tous, et chacun lui désire toutes sortes de biens et de prospérités, croyant être de ses plus particuliers amis. » ([4], p. 145-146).

« Le jour suivant il m’envoya son secrétaire, qui me dit de sa part qu’il y avait chez eux des chrétiens, des sarrasins et tuiniens, et que chacun d’eux disait que sa foi était meilleure que celle des autres ; et pour cela il nous commandait de venir tous ensemble de­vant lui et que chacun mît par écrit ce qu’il était de sa loi, pour voir laquelle était la plus véritable. Je ren­dis grâces à Dieu de ce qu’il lui avait plu toucher le cœur du Khan et le porter à ce bon dessein, et comme il est écrit que le serviteur de Dieu doit être doux et facile envers un chacun et non contentieux et injurieux, je dis que j’étais tout prêt de rendre compte de ma profession de foi chrétienne à quiconque me la demanderait. Le secrétaire mit tout par écrit, ce qui fut représenté au Khan ; il fut fait alors le même com­mandement aux nestoriens, à savoir de mettre par écrit tout ce qu’ils voudraient dire et de même aux sarrasins et tuiniens aussi. » ([4], p. 169).

« Le veille de la Pentecôte des Nestoriens s'avisèrent de mettre par écrit toute l'histoire, depuis la création du monde jusqu'au temps de passion de notre Seigneur, et de plus de sa résurrection et ascension… Alors je leur demandai comment ils voulaient procéder en cette conférence et dispute ; ils nous répondirent que leur intention était de disputer premièrement contre les Sarrasins ; je leur dis que cela ne serait pas à propos, d'autant que les mahométans s’accordaient avec nous qu'il n'y a qu'un Dieu, et partant qu'en cela ils seraient de notre côté contre les Tuiniens et idolâtres : ce qu'ils trouvèrent bon. » ([4], p. 170).

«Nous nous assemblâmes donc la veille de la Pentecôte en notre oratoire, et Mangu-Khan nous envoya trois de ses secrétaires, pour être juges de nos diffé­rends, à savoir, l’un chrétien, l’autre sarrasin, et le troisième tuinien. Avant toutes choses, il fut proclamé de la part du Khan que son commandement, qui de­vait être reçu, était comme le commandement de Dieu même, qu’aucun n’eût à faire injure ou déplaisir à l’autre, ni n’excitât aucune rumeur et trouble qui pût en façon quelconque empêcher cette affaire, et cela sous peine de mort. Alors se fit un très grand silence, bien qu’il y eût une fort grande assemblée, car chacun des partis y avait convié les plus habiles et sages de la secte, outre plusieurs autres encore qui s’y trouvèrent. » ([4], p. 171).

«Cette conférence ainsi achevée, les nestoriens et sar­rasins chantaient ensemble à haute voix, mais les tui­niens ne disaient rien du tout. Après cela ils burent tous largement.» ([4], p. 173).

Citons maintenant une conversation avec le Grand Khan et les observations de Rubrouck, qui sont importants pour la perception du tangrisme classique :

« Après cela il commença à me faire comme une profes­sion de foi.

— Nous autres Mongols, me dit-il, nous croyons qu’il n’y a qu’un Dieu, par lequel nous vivons et mourons, et vers lequel nos cœurs sont entièrement portés.

— Dieu vous en fasse la grâce ; monseigneur, lui dis-je ; car sans grâce cela ne peut être.

Il demanda encore ce que j’avais dit, et l’ayant su il ajouta que comme Dieu avait donné aux mains plusieurs doigts, ainsi avait-il ordonné aux hommes plu­sieurs chemins pour aller en paradis. ([4], p. 173-174).

« Les prêtres des Tatares sont leurs devins, et tout ce que ces gens-là commandent est exécuté sans délai. Je dirai ici à Votre Majesté quelle est leur charge, se­lon que je l’ai appris de Guillaume et de plusieurs au­tres qui m’en ont dit des choses assez vraisemblables. Ils sont plusieurs et ont un chef ou supérieur, qui est comme leur patriarche, et qui est toujours logé devant le palais du Khan, loin d’environ un jet de pierre. Il a sous sa garde les chariots qui portent leurs idoles, comme j’ai déjà dit ; derrière le palais il y en a d’au­tres en certains lieux qui leur sont ordonnés, et ceux d’entre eux qui ont quelque connaissance plus grande en cet art sont consultés de tous ceux du pays. Quel­ques-uns d’eux sont fort experts et versés en l’astrologie judiciaire, et principalement leur supérieur. Ils savent prédire les éclipses du soleil et de la lune, et quand cela arrive, tout le peuple les fournit de vivres et de provisions en abondance, si bien qu’ils n’ont que faire alors de sortir de leurs maisons pour en chercher : quand l’éclipse paraît, ils commencent à battre des tambours et bassins avec grand bruit, criant à haute voix ; et lorsqu’elle est passée, ils se mettent à faire bonne chère et à boire en grande réjouissance.

Ils annoncent aussi les jours heureux et malheureux, pour toutes sortes d’affaires. C’est pourquoi ils n’ont garde de faire aucune levée de gens de guerre ni n’en­treprennent aucune expédition militaire sans le con­seil et direction de ces gens-là. Il y aurait longtemps qu’ils fussent retournés en Hongrie si leurs devins le leur eussent permis. Tout ce qui s’envoie à la cour est premièrement passé au feu par eux, et ils ont leur part et portion de tout. Ils purifient aussi par le feu tous les meubles des défunts. Aussitôt que quelqu’un est mort, tout ce qui lui appartenait est séparé des autres meubles, et on ne les mêle point avec ce qui est de la cour, jusqu’à ce que tout soit purgé par le feu. J’en ai vu user de la sorte au logis d’une certaine dame qui mourut pendant que nous y étions.

Leur coutume est aussi d’assembler au neuvième de la lune de mai toutes les juments blanches qui se trouvent dans leurs haras et de les consacrer à leurs dieux. Et à tout cela les prêtres chrétiens étaient contraints d’assister avec leurs encensoirs. Ils épandent de leur nouveau koumis par terre et font une grande fête quand ils commencent à en boire de frais fait ; ainsi qu’en quelques lieux parmi nous, quand on goûte du vin aux fêtes de saint Barthélemy et de saint Sixte, et que l’on goûte des fruits le jour de Saint-Jacques et de Saint-Christophe. » ([4], p. 175-176).

« Enfin, les lettres pour Votre Majesté étant prêtes et nous les ayant envoyées, on nous fit interpréter et entendre tout ce qu’elles contenaient, à savoir :

Que les commandements du Dieu éternel (Tengri) sont tels qu’il n’y a qu’un Dieu éternel au ciel, et en terre qu’un souverain seigneur Gengis-Khan, fils de Dieu... Voici les paroles que l’on vous fait savoir. Nous tous qui sommes en ce pays, soit Moals, soit Naymans, soit Mekrit, soit Musulmans, partout où oreilles peuvent entendre et où chevaux peuvent aller, vous leur fassiez savoir que quand ils auront entendu et compris mes commandements et ne les vou­dront pas croire ni observer, mais plutôt entreprendront de mettre armées en campagne contre nous, vous verrez et entendrez qu’ils auront des yeux et qu’ils ne verront pas ; et quand ils voudront manier quelque chose, ils n’auront point de mains, et quand ils désireront marcher, ils ne pourront, n’ayant point de pieds. Et voici les comman­dements du Dieu éternel, et tout cela sera accompli par la puissance de ce Dieu éternel et du dieu d’ici-bas, sei­gneur des Mongols. Ce commandement est fait par Mangu-Khan à Louis, roi de France, et à tous les autres seigneurs et prêtres, et à tout le grand peuple du royaume de France, afin qu’ils puissent entendre mes paroles et les commandements du Dieu éternel faits à Gengis-Khan, et depuis lui ce commandement n’est encore parvenu jusqu’à vous... Ainsi donc nous vous avons envoyé les commandements du Dieu éternel par vos prêtres ; et quand vous les entendrez et croirez, si vous vous disposez à nous obéir, vous nous enverrez vos ambassa­deurs pour nous assurer si vous voulez avoir paix ou guerre avec nous. Et quand, par la puissance du Dieu éternel, tout le monde sera uni en paix et en joie, alors on verra ce que nous ferons. Et si vous méprisez les commandements de Dieu et ne les voulez pas ouïr ni les croire, en disant que votre pays est bien éloigné, vos montagnes bien hautes et fortes et vos mers bien grandes et profondes, et qu’en cette confiance vous veniez faire la guerre contre nous pour éprouver ce que nous savons faire, celui qui peut rendre les choses difficiles bien ai­sées, qui peut approcher ce qui est éloigné sait bien ce que nous pourrons faire. » ([4], с. 179-181).